Глава IV Реальность, чрезвычайная ситуация и оценка

Реальность, как мы уже отмечали, дается в моменты «хорошего контакта» — единства осознавания, двигательной реакции и чувства. Теперь давайте более детально разберем это единство и соотнесём его с нашим методом психотерапии. В данной главе мы приведём доводы в пользу того, что реальность и ценность возникают в результате саморегуляции как здоровой, так и невротической. Также мы рассмотрим вопрос о том, как в рамках невротической саморегуляции расширить область контакта. Ответим мы на этот вопрос, определив психотерапию как саморегуляцию в условиях чрезвычайной ситуации, одновременно экспериментальных и безопасных.

1: Доминанта и саморегуляция

Назовём стремление сильного напряжения к тому, чтобы явно проявиться и организовать осознавание и поведение, его доминантой. Когда возникают трудности или задержки в достижении равновесия в поле, доминанта и ее попытки завершить организацию становятся сознательными (по сути они и представляют собой сознание).

Каждая наиболее актуальная незавершенная ситуация занимает доминирующее положение и мобилизует все имеющиеся силы, пока задача не будет решена. Затем интерес к этой задаче пропадает, и она уходит из области сознания, а вслед за этим внимание переключается на следующую насущную потребность. Потребность становится насущной не сознательно, а спонтанно. Преднамеренность, отбор и планирование являются частью процесса завершения незаконченной ситуации, но сознанию не требуется искать проблему — оно ей тождественно. Спонтанное осознание доминирующей потребности и организация ею функций контакта — это и есть психологическая форма саморегуляции организма.

Во всём организме многочисленные процессы упорядочивания, удерживания, отбора и т.д. постоянно проходят без осознавания, например, упорядоченное выделение определенных энзимов для переваривания конкретной пищи. Эта неосознанная внутренняя организация может быть предельно тонкой в качественном и точной в количественном отношении, но она всегда имеет дело с достаточно консервативными проблемами. Однако когда для завершения этих процессов требуется новый материал из среды — а это в свою очередь происходит с каждым органическим процессом — определенные фигуры сознания становятся ярче и выходят на передний план; и вот мы имеем дело с контактом. В ситуации опасности, когда напряжение инициируется извне, настороженность и обдуманность также возникают спонтанно.

2: Доминанта и оценка

Спонтанные доминанты — это суждения о том, что важно в актуальной ситуации. Они не являются полноценными оценками, но представляют собой базовое свидетельство своего рода иерархии потребностей в текущий момент. Они не «импульсивны» и обязательно расплывчаты, но систематичны и часто вполне конкретны, поскольку выражают мудрость организма о его потребностях и отбор из среды того, что эти потребности удовлетворяет. Они представляют собой непосредственную этику, которая не является непогрешимой, но при этом занимает привилегированное положение.

Эта привилегия проистекает из следующего: то, что кажется спонтанно важным, действительно мобилизует наибольшую энергию поведения. Действия по саморегуляции — ярче, сильнее, проницательнее. Любая другая линия действий, которая, как предполагается, «лучше», должна теперь осуществляться с уменьшенной силой, меньшей мотивацией и менее четким осознаванием. И она также должна включать в себя затрату определенного количества энергии и отвлечение на себя определенного количества внимания, чтобы удерживать спонтанное селф, ищущее выражение в саморегуляции. Это происходит даже тогда, когда саморегуляция затормаживается в очевидных интересах селф, например, когда ребенка придерживают от того, чтобы он не выбежал под колёса автомобиля, — ситуация, в которой его саморегуляция ненадёжна. А то, как мы управляем нашими обществами, похоже, в значительной степени состоит как раз из таких ситуаций. Торможение, таким образом, необходимо, но давайте помнить, что то, насколько мы соглашаемся с ситуациями, в которых саморегуляция применяется редко, настолько же мы должны довольствоваться жизнью с пониженной энергией и ослабленной яркостью.

Самый очевидный вопрос, который естественным образом возникает у обычного человека — до какого предела в нашем обществе и технологическом укладе, и, возможно, в природе вещей, возможна, позволительна, оправдана с точки зрения риска (riskable) саморегуляция организма. Мы верим, что в значительно большей степени, чем есть на данный момент. Люди могут быть гораздо ярче и энергичнее, чем они есть, и тогда они будут еще и проницательнее. Значительная часть наших проблем создана нами самими. Многие как «объективные», так и «субъективные» условия можно и нужно изменить. И даже когда объективную ситуацию изменить нельзя, как, например, в случае смерти близкого человека, существуют регулирующие реакции самого организма, такие как плач и горевание, которые помогают восстановить равновесие, если только мы им это позволим. Но давайте отложим это обсуждение на будущее (Глава 8).

3: Невротическая саморегуляция (25 марта)

Невротический опыт также является саморегулируемым. Структура невротического контакта характеризуется, как мы уже говорили, избытком произвольности, фиксацией внимания и мышечной готовностью к определенной реакции. Тогда определенные импульсы и их объекты не выводятся на передний план (вытеснение), селф не может гибко переключаться с одной ситуации на другую (ригидность и компульсия), энергия скована в незавершаемой (архаично понятой) задаче.

Когда предельная настороженность оправдана, как перед лицом хронических опасностей настоящего, мы не можем говорить об «избытке», но вполне можем говорить о «невротическом обществе», чьи порядки выходят за пределы человеческого масштаба. Но у невротика обострённая чувствительность к опасности — он спонтанно настораживается там, где мог бы спокойно расслабиться. Давайте выразимся точнее: невротик не может спокойно расслабиться в актуальной ситуации, которую он оценивает архаично, поскольку к ней он спонтанно приспосабливается с помощью своей саморегуляции, считает ситуацию опасной и становится в ней осторожным. Но с помощью (терапевта — прим. пер.) эта актуальная ситуация может быть изменена в его пользу. Важно выразить это именно таким сложным образом, а не просто сказать: «Невротик совершает ошибку», — потому что невротик занимается саморегуляцией, и именно для того, чтобы завершить истинную незавершенную ситуацию, он и приходит к терапевту.

Если терапевт рассматривает терапевтическую ситуацию именно в таком ключе, как часть продолжающейся незавершенной ситуации пациента, с которой тот обращается через собственную саморегуляцию, то терапевт с большей вероятностью сможет помочь, чем если бы он рассматривал пациента как ошибающегося, больного, «мертвого». Ведь в конечном итоге пациент завершит ситуацию не за счет энергии терапевта, а за счет своей собственной.

Теперь мы подходим к сложному вопросу, который хотим обсудить в этой главе: какова связь между текущей саморегуляцией невротического пациента и научной концепцией терапевта о здоровой саморегуляции организма? В связи с этим вопросом нам стоит обратить внимание на следующие слова Курта Левина:

«Особенно важно, чтобы тот, кто собирается изучать целостные феномены [whole-phenomena], не поддавался тенденции представлять целое как можно более всеобъемлющим. Прежде всего, необходимо осознать, настоящая задача состоит в том, чтобы исследовать структурные свойства данного целого, выявить взаимосвязь со вспомогательными целостностями и определить границы системы, с которой мы имеем дело. В психологии не более, чем в физике, верно утверждение, что “всё зависит от всего остального”»^[1].

4: Здоровая саморегуляция в чрезвычайной ситуации

Рассмотрим сначала вполне здоровый случай доминанты [dominance] и саморегуляции организма^[2]: Капрал Джонс отправляется в патруль по пустыне. Он сбивается с пути, но в конце концов, измученный, возвращается в лагерь. Его друг Джимми рад встрече и сразу же сообщает важную новость: пока Джонса не было, его повысили в звании. Джонс смотрит на него остекленевшими глазами, бормочет: «Вода», — и, заметив грязную лужу, на которую раньше он бы не взглянул, падает на колени рядом с ней и пытается зачерпнуть воды, но почти сразу же, задыхаясь, встает и, пошатываясь, идет к колодцу в центре лагеря. Позже Джимми приносит ему сержантские нашивки, и Джонс спрашивает:

• Что мне с ними делать? Я не сержант.
• Но я же говорил тебе о повышении, когда ты только вернулся.
• Нет, не говорил.
• Не глупи, я сказал.
• Я тебя не слышал.

Он его на самом деле не слышал: в тот момент он не замечал ничего, кроме воды. А ведь, пока он был в пустыне, всего за час до возвращения в лагерь, его атаковал вражеский самолет. Он поспешил укрыться. Значит, он действительно слышал самолет — вода не смогла занять все его внимание.

Мы видим, что проявилась иерархия доминант: острая угроза доминировала над жаждой, жажда доминировала над амбициями. Все непосредственные усилия были мобилизованы для доминирующей незавершенной ситуации, пока она не была завершена, и следующая задача не смогла занять доминирующее положение.

Мы специально выбрали пример чрезвычайной ситуации, потому что в этом случае иерархия (доминант), лежащая в основе, выглядит очень просто. Важные дела идут первыми, и мы посвящаем себя им без промедления. Бытует мнение, что в чрезвычайных ситуациях мы узнаем, «каков человек».

В этом заключается мудрость современной школы экзистенциалистов, которые настаивают на исследовании «экстремальных ситуаций»^[3] для познания истинной реальности: в пограничных ситуациях наши действия отражают то, что у нас на уме. Разумеется, человек всегда действует в соответствии с тем, что у него на уме, если корректно проанализировать его ситуацию. Парадоксально, но именно потому, что наши времена — это хроническая низкоуровневая чрезвычайная ситуация, наши философы заявляют, что истина открывается только в острой чрезвычайной ситуации. И наоборот, наша главная беда в том, что обычно мы, очевидно, не действуем с такой решительностью и яркостью, которую мы иногда проявляем в чрезвычайных ситуациях.

5: Иерархия ценностей, обусловленная доминантами саморегуляции

Мы уже видели, что оценка, которую дает саморегуляция, занимает привилегированное положение в этике человека, потому что только она мобилизует самую яркую осознанность и наиболее энергичную силу. Любой другой вид оценки должен действовать с меньшей энергией. Теперь мы можем добавить к этому, что на самом деле, когда актуальная ситуация становится довлеющей, определенные ценности вытесняют другие ценности, создавая иерархию того, что действительно мобилизует ясность осознания и энергию для своего осуществления.

Болезни, соматические недостатки и избытки занимают высокое положение в иерархии доминант. Как и угрозы окружающей среды. Но также это относится и к потребности в любви, потребности к кому-то стремиться, избеганию изоляции и одиночества, потребности в самоуважении. А также сохранению своей целостности и саморазвитию: потребности в независимости. Сильная интеллектуальная растерянность так же занимает внимание. И всё тесно связанное с тем, как жизненный путь человека был организован и вошел в привычку: так что иногда героизм и свидетельствование [о чем-то важном] преобладают над страхом смерти. Важно, что эти ценности не выбирают, они просто проявляются. И тогда альтернатива, даже такая, как спасение своей жизни, кажется практически бессмысленной, она не организует поведение и ей не хватает духа. Определенно героизм, творческое самопожертвование или творческое достижение не производят впечатления действий, в значительной степени управляемых волей или сознательным самоограничением. Если бы это было так, они не высвобождали бы такую силу и славу.

Любая упорядоченная совокупность таких доминант в актуальных ситуациях — это капитал для этики и политики. На самом деле это не что иное, как индуктивная теория человеческой природы. Теория человеческой природы — это порядок «здоровой» саморегуляции. Давайте немного порассуждаем об этом. Рассматривая простой пример с жаждущим капралом, мы могли бы вывести негативное правило: «То, что препятствует всем возможным действиям определенного рода, доминирует над отдельным действием этого рода — род предшествует виду». Например, избежать внезапной смерти прежде чем утолить жажду, или сохранить комфорт самого существа прежде чем комфорт его эго. Или, политический пример, глупо подавлять любые чувства на уровне общества, а затем культивировать искусство. Или это правило можно представить как утвердительный принцип: «Основной закон жизни — самосохранение и рост». Или же мы можем представить себе правило, согласно которому «Мы защищаем более уязвимое и ценное в первую очередь». Соринка в чувствительном глазу вызывает острейшую боль и требует внимания. Такова «мудрость тела».

6: Теории психотерапии как иерархии ценности

Как бы то ни было, любая теория медицины, психотерапии или образования основана на некотором представлении о саморегуляции организма и соответствующей ей иерархии ценностей. Такое представление отражает, что ученый в действительности определяет главным динамическим фактором жизни и общества.

В психоаналитических теориях, разработанных после Дарвина, динамический фактор обычно развертывается генетически, как история. Например, для Фрейда, который уделял пристальное внимание либидо и его соматическому развитию, человеческая природа — это последовательность оральной, анальной, фаллической и генитальной стадий. (Не создается впечатления, что, по мнению Фрейда, женщины обладают полной человеческой природой — хотя, конечно, они от этого становятся немного божественными.) Другие важные виды поведения связаны с этими стадиями развития: садистско-анальное, орально-анально-каннибалистическое, фаллически-нарциссическое и т.д. И целью терапии становится восстановить естественный порядок в жизнеспособном социальном целом: предварительного удовольствия [fore-pleasure], сублимации и конечного удовольствия [final pleasure]. Гарри Стэк Салливан, приводя противоположный пример, рассматривает социальное целое как сущностно человеческую вещь. Именно межличностные отношения [interpersonality] и коммуникация высвобождают энергию. Поэтому он представляет свои стадии детского развития: прототаксическую, паратаксическую и синтаксическую — и определяет фрейдовские эротические символы в этих терминах. Цель терапии — преодолеть одиночество, восстановить самооценку и достичь синтаксической формы коммуникации. Хорни и Фромм двигаются в том же направлении (вслед за Адлером) и подчеркивают важность развития самостоятельности младенца. Они находят невроз в регрессивных властных отношениях индивида и общества и стремятся к автономии личности. Можно продолжить и дальше.

У каждой школы психотерапии есть своя концепция человеческой природы, которая подавляется и регрессирует при неврозе, и цель — «восстановить» ее или «довести до зрелости». Каждая такая концепция описывает определенные драйвы или модели поведения, которые должны доминировать при здоровой саморегуляции. Цель терапии состоит в том, чтобы создать действительность, в которой они доминируют. (25 марта)

Смысл подробного описания различий между школами не в том, чтобы выбрать одну из них или, наоборот, отвергнуть все до единой, и уж тем более не в том, чтобы дискредитировать психотерапию как сектантство. Ведь по большому счету различные теории не противоречат друг другу логически и часто аккуратно дополняют и косвенно подтверждают одна другую. Кроме того, как мы уже указывали, нет ничего удивительного в том, что ответственные ученые приходят к столь отличным теориям. Ведь по разным причинам, связанных с личностями терапевтов и репутацией школ, разные школы получают разных пациентов. А эти пациенты осуществляют эмпирическую проверку их теорий и дают материал для дальнейших гипотез в том же духе. Кратко проиллюстрируем это. Что вполне естественно для начала метода Фрейд работал с рядом хронических пациентов с яркими симптомами: истерией, навязчивыми идеями, фобиями, сексуальными перверсиями. И как следствие этого, а затем и по этой причине, в качестве метода он использовал интерпретацию символов, и поэтому он неизбежно пришел к определенной теории детства и человеческой природы. А юнгианцы стали лечить, во-первых, пациентов психиатрических клиник, а во-вторых, людей среднего возраста с «нервными срывами», и соответственно развили художественные методы терапии и создали теорию, наполненную идеями высокой и примитивной культуры, с меньшим акцентом на сексуальности. Райх, напротив, работал преимущественно с молодыми людьми, часто еще не состоящими в браке. Как его пациенты, так и его открытия привели его к методу, больше ориентированному на физиологию. Салливан, в свою очередь, лечил амбулаторных шизофреников, и у него было мало возможностей, кроме как использовать разговорные методы и пытаться укрепить уверенность своих пациентов. Морено, работая с правонарушителями в школе-интернате, создал метод групповой терапии — ситуацию, которая в принципе должна была уменьшить значение феноменов переноса и способствовать более податливой социальности.

В каждой школе предубеждения, круг пациентов, метод и теория согласуются между собой. В этом нет научного скандала. Конечно, можно пожелать, чтобы теоретики с меньшей готовностью экстраполировали свою практику на «человеческую природу». Да и чтобы все медики это делали с меньшей охотой, как будто человечество по своей природе — пациент. Но с другой стороны, можно пожелать, чтобы непрофессиональные критики и логики лучше знакомились с эмпирическими основаниями теорий, которые они принижают.

7: Саморегуляция невротика и концепция терапевта

Любой, кто с интересом изучает различные школы и методы психотерапии, даже поверхностно (как мы сейчас), приходит к важной мысли: человеческая природа отчасти дана, как это предполагается, но отчасти она формируется, приспосабливаясь к разным видам терапии. Это творческое приспособление в благоприятных условиях само по себе является неотъемлемой частью человеческой природы. Это та же основополагающая сила, которая проявляется в любом значимом человеческом опыте. Главная задача психотерапии — задействовать способность пациента к творческому приспособлению, при этом не ограничивая его рамками стереотипа, навязанного научной концепцией терапевта.

Таким образом, возникает вопрос: как соотнести текущую саморегуляцию невротика с представлением терапевта о том, к какой «человеческой природе» пациенту следует «вернуться». Ведь в значительной степени пациент действительно создаёт себя в соответствии с концепцией терапевта, но у него, безусловно, имеются и другие возможные направления для развития. Поэтому особенно важно помнить предостережение Курта Левина, которое мы цитировали ранее, — не анализировать структуру актуальной ситуации через призму слишком обобщённого целого.

Рассмотрим вопрос с другой стороны: так называемая «человеческая природа» (о какой бы ее концепции ни шла речь) включает в себя как биологические, так и культурные факторы. Культурные факторы, особенно в нашем обществе, невероятно разнообразны — возможно, именно сосуществование таких различий и является определяющим свойством нашей культуры. Кроме того, несомненно, существуют уникальные, подчас эксцентричные склонности, характерные для отдельных людей и семей. Но, что ещё важнее, процесс самосозидания, творческого приспособления к обстоятельствам происходит с самого начала жизни. Это не просто результат внешнего «обусловливания», которое можно «разобусловить», а подлинный рост. Учитывая всё это разнообразие и индивидуальность пациента, терапия должна, по возможности, избегать навязывания норм и стремиться максимально раскрыть потенциал структуры актуальной ситуации «здесь и сейчас».

Часто, надо признать, терапевт пытается навязать пациенту свой собственный стандарт здоровья, а когда это не получается, он может раздражённо воскликнуть: «Саморегулируйся, чёрт побери! Я говорю тебе, что такое саморегуляция!» Пациент изо всех сил старается, но не справляется, и тогда слышит упрёки: «Ты мёртв» или «Ты просто не хочешь», — сказанные частично в качестве терапевтической техники, а частично из-за откровенного раздражения. (Возможно, раздражение в данном случае даже лучше, чем техника.)

Обычно ситуация выглядит так: терапевт использует свою научную концепцию как общий план лечения, адаптируя его к каждому пациенту. В соответствии с этой концепцией он выбирает задачи, отмечает сопротивления, решает, когда их исследовать, а когда пропустить, и, основываясь на своей концепции, испытывает либо надежду, либо отчаяние по поводу прогресса. Однако любой такой план, по сути, является абстракцией от конкретной ситуации, и терапевт неизбежно доверяет этой абстракции. Например, если он рассматривает «вегетативную энергию» как ключевой динамический фактор, а его метод физиологический, он радуется, замечая мышечное расслабление и потоки энергии, и расстраивается, если пациент не может или не хочет выполнять упражнения. Для него такие «потоки» — признак прогресса. Однако наблюдатель из другой школы может увидеть ситуацию иначе: пациент действительно меняется в контексте того, что лежит на кушетке, подчиняя своё тело манипуляциям терапевта или выполняя его инструкции. Но за пределами кабинета, в контексте «быть собой», он, возможно, просто научился новому способу защиты от внутренних «угроз» или, что ещё хуже, научился подавлять своё истинное «я» и вести себя так, как будто он всё ещё находится в кабинете. Сам пациент, разумеется, вскоре часто убеждается в той же абстракции, что и терапевт. Как наблюдатель, он замечает, что происходят яркие события. Это придаёт его жизни новое измерение и, безусловно, оправдывает затраты. И в долгосрочной перспективе что-то действительно срабатывает, хотя бы частично.

Мы говорим об этом с долей иронии, хотя, возможно, все действительно находимся в той же лодке. Тем не менее полезно называть вещи своими именами.

8: «Следовать сопротивлениям» и «интерпретировать то, что возникает»

Рассмотрим этот вопрос снова в контексте классического спора между архаическим методом «интерпретации того, что возникает^[4]», и более поздним подходом «следования за сопротивлениями» (который в конечном счёте привел к развитию «характерологического анализа»). Однако эти подходы неразрывно связаны.

Обычно терапия начинается с «того, что возникает» — с того, что пациент спонтанно приносит на сессию: будь то ночной кошмар, нечестное отношение, подавленная речь или напряжённая челюсть — что-то, что сразу привлекает внимание. Однако даже в этом случае, что часто удобно игнорируется, сам факт того, что пациент вообще пришёл на приём, отчасти является «защитой» против его собственного творческого приспособления, сопротивлением его собственному развитию, а также важным криком о помощи^[5]. В любом случае, терапевт начинает с того, что пациент приносит. Но, как известно, если продолжать долго следовать лишь тому, что пациент выносит на поверхность, он начнёт увиливать и ходить кругами. Поэтому, как только терапевт замечает ключевое сопротивление (в рамках своей концепции), он начинает «бить по нему молотком». Но пока он бьет молотком, пациент несомненно занят тем, что изолирует опасную точку и выстраивает новую защиту. Тогда возникает новая задача: атаковать обе защиты одновременно, чтобы одна не могла подменить другую. Но разве это не сводится, по сути, к следованию за тем, что возникает, за тем, что пациент приносит? Конечно, новая ситуация имеет существенные преимущества: терапевт теперь понимает больше, поскольку сам вовлечён в ситуацию, которую частично создал. Реакции пациента либо подтверждают предположения терапевта, либо корректируют их в определённом направлении. Таким образом, терапевт сам включается в реальную ситуацию, принимая то, что пациент приносит, и защищаясь от его невротических манипуляций. Надежда заключается в том, что однажды структура невротических элементов, постепенно ослабевая, разрушится.

Зачем мы приводим эту запутанную картину того, что происходит? Мы хотим сказать, что «интерпретация того, что возникает» и «следование сопротивлениям» неразрывно связаны в актуальной ситуации. Если происходит какой-либо рост, то как спонтанные проявления пациента, так и его невротические сопротивления, а также представления терапевта и его собственные неневротические защиты от манипуляций и вовлечения — всё это постепенно разрушается в развивающейся ситуации. Именно сосредоточение на конкретной структуре актуальной ситуации даёт наилучшие шансы на растворение невротических элементов. А это, безусловно, предполагает меньшее упорство в приверженности своей научной концепции, чем это обычно наблюдается в данной профессии.(2 апреля)

9: Двойная природа симптома

Структура ситуации — это внутренняя согласованность её формы и содержания. Мы стремимся показать, что сосредоточение на ней даёт возможность правильно соотнести текущую саморегуляцию пациента с концепцией терапевта .

Одним из величайших наблюдений Фрейда было то, что невротический симптом имеет двойственную природу: симптом является одновременно выражением жизненной энергии и «защитой» от этой энергии (мы предпочитаем говорить «саморазрушительной атакой на свою [one’s] витальность»). Сейчас же общепринятая позиция терапевтов такова: «использовать здоровые элементы для борьбы с неврозом». Это звучит красиво: подразумеваются стремление к сотрудничеству, врождённая честность, оргазм, желание быть здоровым и счастливым. Но что, если наиболее жизненные и творческие элементы — это как раз «невротические», те, что представляют собой характерную для пациента невротическую саморегуляцию?

Этот вопрос чрезвычайно важен. Обычное представление об «использовании здоровых элементов» подразумевает, что невроз — это просто отрицание витальности. Но разве невротическое поведение как форма саморегуляции не обладает и положительными чертами, зачастую изобретательными, а иногда и достигающими высокого уровня мастерства? Невротический импульс явно не является просто негативным, ведь он оказывает сильное формирующее воздействие на пациента, и нельзя объяснить положительный эффект негативной причиной.

Если базовая концепция здоровой человеческой природы (какой бы она ни была) верна, тогда все пациенты, пройдя лечение, должны были бы стать одинаковыми [would be cured to be alike]. Но так ли это? Напротив, именно в состоянии здоровья и спонтанности люди кажутся наиболее разными, наиболее непредсказуемыми, наиболее «эксцентричными». А вот невротики как классы более похожи друг на друга: это обезличивающий эффект болезни. Итак, здесь мы снова видим двойственную природу симптома: в своей жёсткости он превращает человека просто в пример типичного «характера», а таких типов всего полдюжины. Но как выражение [his own] творческого селф, симптом отражает уникальность человека. Так существует ли какая-то научная концепция, которая могла бы априори охватить весь спектр человеческой уникальности?

10: Лечение симптома и давление на пациента

И наконец, давайте рассмотрим наш вопрос в контексте тревоги пациента. Чтобы «восстановить» человеческую природу, терапевт бьет молотком по характеру, усиливает тревогу и, как следствие, снижает самооценку. Столкнувшись со стандартом здоровья, которому он не может соответствовать, пациент чувствует себя виноватым. Раньше он был виноват, потому что мастурбировал, теперь он виноват, потому что не получает достаточного удовольствия от мастурбации (он получал удовольствия больше, когда чувствовал себя виноватым в мастурбации). Все чаще и чаще врач оказывается прав, а пациент — нет.

Однако мы знаем, что за «защитной» чертой характера, более того, внутри этой защитной черты, всегда лежит прекрасное утверждающее детское чувство: негодование в неповиновении, преданное восхищение в цеплянии, уединение в одиночестве, агрессивность во враждебности, креативность в растерянности. Эта часть вовсе не лишена связи с нынешней ситуацией, ведь даже сейчас и здесь есть много поводов для негодования, есть, чем восхищаться и чему быть преданным, есть учитель, которого нужно разрушить и ассимилировать, и тьма, в которой только творящий дух найдет проблеск света. Конечно, никакая терапия не сможет искоренить эти естественные проявления. Но мы говорим, что естественные проявления и их невротическое применение теперь образуют целостную фигуру, поскольку они и есть работа текущей саморегуляции пациента.

Каков же результат удара молотком по сопротивлению? Тревожась и испытывая чувство вины, подвергаясь лобовой атаке, пациент подавляет целое. Если предположить, что в итоге выигрыш достигнут, то сдерживаемая энергия высвобождается. Однако, и это важно, пациент потерял свое оружие и ориентацию в мире. Новая доступная энергия не может работать и проявлять себя [prove itself] в опыте. Для сочувствующего и умного друга пациента результат выглядит следующим образом: процесс анализа либо сгладил и скорректировал его, либо сузил и превратил в фанатика, в зависимости от того, делала ли базовая научная концепция больший акцент на межличностном или личном освобождении. Пациент действительно приблизился к теоретической норме — что и требовалось доказать!

11: Требования к хорошему методу

Давайте соберем и обобщим то, что мы говорили о связи невротической саморегуляции и представлении терапевта о саморегуляции организма.

Мы нашли основания полагать, что сила творческого приспособления к терапии присутствует в каждом методе. Мы убедились, что было полезно как можно меньше постулировать нормальность, абстрагируясь от ситуации здесь и сейчас. Существует опасность, что пациент приблизится к абстрактной норме только в контексте лечения. И мы попытались показать, что и «то, что возникает», и «сопротивления лечению» присутствуют в актуальности. И что терапевт участвует не просто как объект переноса пациента, но и всем собой врастает в ситуацию, ставя на кон все свои убеждения. Мы напомнили, что невротический симптом — это внутренняя структура, состоящая из живительных и омертвляющих элементов, в которую вложен лучший селф пациента. И, наконец, что, растворяя сопротивления, мы рискуем оставить пациента с меньшим, чем он был.

Во всех этих соображениях мы увидели причину сосредоточиться на структуре актуальной ситуации как задаче для творческого приспособления, попытаться найти совершенно новый синтез и сделать это главным пунктом сессии.

Но, с другой стороны, абсурдно даже на мгновение подумать о том, чтобы не бороться с сопротивлениями, не вызывать тревогу, не показывать, что невротическая реакция не работает, не воскрешать прошлое, воздерживаться от интерпретации и отбрасывать свою науку. Ибо результаты будут поверхностными, связанная энергия не будет высвобождена и так далее. И, с человеческой точки зрения, что останется от сессии, в которой один из участников, терапевт, тормозит свои лучшие силы, свои знания и основанную на них оценку?

Таким образом, проблема сводится к деталям структуры сессии: как применить и развернуть конфликт, тревогу, прошлое, концепцию и интерпретацию, чтобы достичь предела творческого приспособления? (8 апреля)

12: Самоосознавание в безопасной чрезвычайной ситуации эксперимента

Теперь, возвращаясь к капралу Джонсу и его иерархии здоровых реакций в чрезвычайной ситуации, мы предлагаем следующую структуру терапевтической сессии: создать безопасную чрезвычайную ситуацию через сосредоточение на актуальной ситуации. Формулировка может показаться странной, однако именно это делают в моменты успеха терапевты всех школ. Рассмотрим ситуацию примерно таким образом:

1. Пациент, как активный участник эксперимента, концентрируется на том, что он на самом деле чувствует, думает, делает, говорит. Он пытается плотнее соединиться с этим через образы, телесные ощущения, двигательные реакции, вербальное описание и т.д.

2. Это должно быть нечто, представляющее для него живой интерес. Ему не нужно намеренно концентрироваться на этом: нечто само привлекает его внимание. Контекст может быть выбран терапевтом на основании того, что он знает о пациенте, и в соответствии с его научной концепцией о том, где находится сопротивление.

3. Это что-то, что пациент осознает смутно, и, упражняясь, начинает осознавать все больше.

4. Пациенту предлагается следовать внутреннему импульсу. Он может свободно фантазировать и усиливать его во время упражнения, поскольку это безопасная игра. Он применяет свою обычную установку и преувеличенную установку к реальным ситуациям: в отношении к себе, к терапевту, к своему обычному поведению (обычному поведению в семье, сексе, на работе).

5. Затем напротив он усиленно тормозит эту установку и применяет торможение в тех же контекстах.

6. По мере того как контакт становится все более тесным, а его содержание — все более полным, тревога пациента возрастает. Это создает ощущение чрезвычайной ситуации, но она безопасна, контролируема. Оба участника осознают это.

7. Цель в том, чтобы в безопасной чрезвычайной ситуации исходная (вытесненная) интенция — действие, установка, актуальный объект, воспоминание — стала доминирующей и переформировала фигуру.

8. Пациент принимает новую фигуру как свою часть, чувствуя: «это я тот, кто чувствует, думает, делает это».

Это, безусловно, не какая-то незнакомая терапевтическая ситуация, и она не требует обязательного использования конкретного метода, будь то анамнестический, межличностный или физиологический, или следования какой-то одной базовой концепции. Новым является то, что тревога ожидается не как неизбежный побочный продукт, а как функциональное преимущество. Это возможно благодаря тому, что заинтересованная активность пациента остается центральной с самого начала и до конца.

Осознав чрезвычайную ситуацию, он не убегает и не замирает, а сохраняет мужество, настораживается и активно реализует доминирующее в тот момент поведение. Именно он создает чрезвычайную ситуацию. Она не обрушивается на него извне. А способность выдерживать тревогу [And the toleration of anxiety] — это то же самое, что и формирование новой фигуры.

Если невротическое состояние — это ответ организма на несуществующую хроническую чрезвычайную ситуацию низкой интенсивности средним тонусом и притупленной и фиксированной бдительностью (вместо расслабления или гальванического тонуса и острой гибкой бдительности), то цель терапии — сосредоточиться на существующей чрезвычайной ситуации высокой интенсивности, с которой пациент действительно может справиться и таким образом развиться.

Обычно пациенту говорят: «Вы усвоили это поведение, когда вам действительно угрожала опасность — например, когда вы были ребенком. Но теперь вы в безопасности, вы выросли». Это правда, пока все так. Но в действительности пациент чувствует себя в безопасности лишь до тех пор, пока невротическое поведение не задействовано, например, когда он лежит, разговаривая с дружелюбным человеком, и так далее.

Или же, наоборот, терапевт атакует сопротивление, и тревога ошеломляет пациента.

Но смысл в том, чтобы пациент прочувствовал свое поведение в условиях чрезвычайной ситуации и в то же время ощутил, что он в безопасности, потому что может справиться с ситуацией. Таким образом, хроническая чрезвычайная ситуация низкого уровня интенсивности перерастает в безопасную чрезвычайную ситуацию высокого уровня интенсивности, сопровождающуюся тревогой, но контролируемую активным пациентом. Технически сложно с помощью правильных проводов увеличить напряжение настолько, чтобы сохранить ситуацию контролируемой, но при этом не полностью подконтрольной. Ситуация ощущается как безопасная, потому что пациент находится на стадии, достаточной, чтобы изобрести необходимое приспособление к ней, а не сознательно отгонять ее.

Метод заключается в том, чтобы задействовать каждую функционирующую часть как функциональную, не вынося за скобки или исключая ни одной функционирующей в актуальной ситуации части. Он заключается в том, чтобы найти контекст и эксперимент, которые активизируют их все как единое целое требуемого вида. Функционирующими частями являются: саморегуляция пациента, знания терапевта, освобожденная тревога [the released anxiety] и (не в последнюю очередь) мужество и творческая созидательная сила в каждом человеке.

13: Оценка

В конечном итоге вопрос о правильном использовании терапевтической концепции сводится к природе оценки.

Существует два вида оценки: внутренняя и сравнительная. Внутренняя оценка присутствует в каждом продолжающемся акте. Это конечная цель процесса, движение незавершенной ситуации к своему завершению, напряжения — к оргазму, и так далее. Стандарт оценки проявляется в самом действии и, в конечном счете, он и есть действие как целое.

При сравнительной оценке стандарт является внешним по отношению к действию, оно оценивается относительно чего-то еще. Именно к такой оценке особенно склонен невротик (и нормальный невроз общества): каждый поступок соизмеряется с эго-идеалом, и нуждается в похвале, деньгах или престиже. Как известно каждому творческому человеку или педагогу, это иллюзия, что такая сравнительная оценка приводит к хоть каким-то хорошим достижениям. Иллюзия в тех случаях, когда сравнительная оценка кажется спасительным пинком, состоит в том, что за потребностью в оценке стоит потребность в любви, отсутствии вины и тому подобном, и было бы полезнее (или менее вредно), если бы эти стремления были проявлены.

Терапевт не должен как-либо оценивать пациента, то есть сравнивать его с собственной концепцией здоровой природы человека. Он должен использовать свою концепцию и другие знания описательно, для подсказок и предложений, строго подчиняя их внутренней оценке, возникающей в процессе саморегуляции пациента.